Никакие сухие и пресные новостные репортажи не передадут вам настоящей картины лучше, чем рынок Тальпиот в Хайфе. Именно здесь, в шумной и пестрой людской массе бьется пульс города.
Арабские и еврейские торгаши-зазывалы бойко раскидывают оставшийся уцененный в связи с надвигающейся субботой товар, успевая перекрикиваться друг с другом:
«Хамуди! Как дела у вас? Все тихо?»
«У нас слава богу! Только зятю полиция домой не давала проехать, пожар тушили. А у вас?»
«А мы страху натерпелись! Камни, битые стекла, горелые мусорки, полиция!»
«Да ты что!»
«Да! Жена умоляла к детям в киббуц поехать, а я ей говорю: какой киббуц, товар портится!»
В очереди за русскими пирожками, как всегда, полный аншлаг, интернационал и мультикультурализм: арабы, евреи, русские, молдаване, филиппинцы, эфиопы, религиозные, светские, солдаты АОИ и даже хайфские панки. Урвал последние три штуки с капустой и один с картошкой.
На веранде мексиканской забегаловки разбитное трио из скрипки, гитары и перкуссии жарит заводной кантри-блюз. Закидываю покупки в багажник и приземляюсь в соседнем пивняке. Пью ледяной крафтовый лагер, слушаю помесь из Зи-Зи Топа, Джонни Кеша и Джимми Хендрикса и глазею на прохожих.
Мимо снуют шустрые арабские пацаны из рыбной лавки, бегают с подносами взмыленные официанты из итальянского ресторана напротив, цокают каблуками жаркие арабские красотки с длинными черными гривами и натуральными тенями вокруг миндальных глаз. За столиком напротив — красотки еврейские, с фиолетовыми волосами и выбритыми висками. Девочки пьют пшеничное пиво и показывают татуированные ляжки и плечи. Коренастая филипинка, припарковав на тротуаре инвалидный кабриолет с бабушкой-мумией, ковыряется в куче выброшенных овощных остатков. На углу ссорятся в уматень бухие молдавские работяги: «Дэте деунлат дэпулэ ынтро парте, Миша, блять!» Качающийся сгорбленый торч-доходяга клянчит мелочь. Проходящий мимо божий человек в лапсердаке и пейсах предлагает надеть тфилин. У божьего человека сильный английский акцент, роскошная рыжая борода лопатой и глаза нашкодившего кота. Я отрицательно качаю головой.
-А почему нет, цадик?
-Я не еврей.
-Ну, это веская причина. Шабат шалом!
-И тебе дорогой, и тебе.
Дома разгрузил покупки и потопал на пляж. Качки на пляже врубили «Highway to Hell» AC/DC и нарезают повторы на турниках. Три пожилых арса в кипах бухают «Грей Гуз» с ред буллом, пыхтят сигарами и орут песни Зоара Аргова, пытаясь перекричать Бона Скотта.
Рядом, разложив кастрюли, миски и бутылки с колой на деревянном столике, степенно ужинает арабское семейство. Закутанная в хиджаб мать семейства раскладывает по тарелкам еду, покрикивая на галдящих упитанных детей, а отец с саддамовскими усами черпает последние известия из развернутой газеты.
За соседним столиком пенсионеры режутся в нарды, а за ними два омоновца-друза втыкают в телефон, комментируя вчерашние беспорядки.
Огромный звероподобный араб плещется с кучей детей в воде. Дети поочередно карабкаются по покрытой шерстью спине и животу человека-горы, пытаясь залезть на плечи. Он со смехом их стряхивает и дети с визгом летят в воду, обдавая брызгами купающихся неподалеку русских бабушек. Один из пацанов постарше что-то кричит и машет мне рукой. Круглая, как луна, смеющаяся морда кажется знакомой. Я подхожу ближе и сквозь шум волн разбираю: «Замороженный лосось! Замороженный лосось!» Точно! Сын хозяина рыбной лавки на рынке, где я иногда закупаюсь.
Машу ему в ответ: «Киф эль халь, хабиби?»
«Аль-хамду ли-Ллях, шукран! Был сегодня? Сегодня закрыт, вчера закрыт. Праздник! На следующей неделе приходи! Есть лосось, есть кефаль, есть кальмары, все есть!»
Машу ему на еще раз и заныриваю. Возле волнореза, где обычно сидят рыбаки, краем уха слышу: «…откроешь новости — пиздец, баляать! Бомбы, баляаать, снаряды, нахуй, ракеты! Прямо как на родном Донбассе в 15-ом году, еб твою мать!»
На берегу молодая еврейская пара играет с лабрадором, бросая ему мячик. Мячик улетает в море, пес проносится мимо бухих акынов, обдав их песком, и с заливистым лаем бросается в воду.
Развешиваю мокрое полотенце и плавки на балконе. Сосед-мусульманин из окна напротив приветливо кивает и интересуется, как у меня дела. Хорошо у меня дела. Сейчас добью этот текст, дожую остатки хумуса, купленного в арабской закусочной, выну из морозилки «Злату Прагу», врублю подборку психоделического рока, и дела пойдут лучше некуда
Держись, Хайфа, держись. Чумка пройдет, люди останутся.